ЭТЮДЫ (8)

ЭТЮДЫ (8)

(1)

(2)

(3)

(4)

(5)

(6)

(7)

Komp

Copyright , Л.П. Ратушная Этюды о колымских днях Surmico-edition, Kiev, 2004

© Л.П.Ратушная

ЭТЮДЫ О КОЛЫМСКИХ ДНЯХ

РАБОТА

Через три дня после моего прибытия в культбригаду музыкальный руководитель бригады Алексей Яковлевич Бобрыкин поспорил с ребятами из оркестра, сказав, что эта девушка (про меня) будет принадлежать ему. Ребята не поверили - слишком велика была разница в возрасте. Я ничего этого не знала, моя задача на "Комендантском" была подготовить приличный репертуар, чтобы оправдать свое существование в бригаде. Я буквально в первые же дни увидела здесь профессионалов. Я прекрасно понимала, что работать придется много, очень много, хотя такая работа мне в радость. Большой стаж самодеятельного, или, как раньше бы сказали, любительского искусства, плюс почти два года школы-студии в Москве при театре им. Ленина (был такой на Трехгорке и функционировал как клуб фабрики), но администрация желала возродить театр - студией руководила Лидия Павловна Новицкая, одна из последних учениц К. С. Станиславского. поэтому представления о профессиональной работе актера у меня были, к тому же помог ранее изученный курс техники речи, начальные знания орфоэпии, сведения из истории театра. Алексей Яковлевич заключил со мной рабочий контракт: он предложил озвучивать то, что я буду читать. И началась интереснейшая работа. Одной из самых удачных работ в нашем содружестве был монтаж поэмы Н. Тихонова "Слово о 28 гвардейцах". Очень долго мне никак на давалось начало: "Безграничное снежное поле/ходит ветер, подземкой пыля.../, это - русское наше раздолье/это русская наша земля/". Но вот мы с Алексеем Яковлевичем нашли - звучит музыка на мотив русской песни "Вижу чудное приволье...", звучит буквально еле-еле, издалека, потом музыка становится чуть слышней, громче... Я же в это время иду по сцене и где-то с четвертого-пятого аккорда начинаю вполголоса, как бы про себя, в раздумьи: "Безграничное снежное поле..." Я как бы вижу впервые это поле и это даже не слова, а мысли вслух. Но как и музыка, голос постепенно звучит громче и выше и наконец на словах "Все равно оно кровное, наше/через сердце лежит полосой/, пусть война на нем косит и пашет/темным танком и пулей косой/" голос делается твердым, спокойным и уверенным и затем, как в музыке (сама музыка уходила, ее не было), я переходила на крещендо: "Но героев не сбить на колени, во весь рост они стали окрест/чтоб остался в сердцах поколений/Дубосекова темный разъезд..."
Эта вещь шла 14 минут, и все 14 минут везде, где бы я ни читала эту вещь, зал был в полнейшем напряжении, стояла мертвая тишина.

ПОБЕДА СЛОВА

Мы прибыли в строго режимный лагерь, или даже, пожалуй, лагерь особого режима. Наш грузовичок подогнали прямо к задней двери клуба, где были "предбанничек" и выход на сцену. Тут мы и расположились. Предстояло дать два концерта: утренний - для ночной смены и вечерний - для дневной.
А надо сказать, что в этой зоне заправляли блатные. И именно в этот день дежурной по сцене была я, после дневного концерта наводила порядок за кулисами. Мужчины разбрелись кто куда. А женщины отдыхали в отведенной здесь же небольшой комнатушке. За кулисы завалились, иначе и не скажешь, двое или трое блатных. И начали разговор вперемешку с матом. Я конечно тут же их одернула. Это главарю не понравилось. Он что-то грубо сказал мне. Я с присущим мне темпераментом просто выставила их за порог. Еще находясь в Таганской тюрьме среди блатных, я поняла - перед натиском они сами отступают.
Не прошло и получаса, как ко мне стали подходить один за другим наши ребята и просить, чтобы я извинилась перед этим блатарем. Я же этого и не думала делать. И тогда подошел Алексей Яковлевич (в то время мы уже с ним жили) и тоже попросил об этом. Это меня крайне удивило, так как Алексей Яковлевич сам был не робкого десятка, в прошлом капельмейстер Балтийского флота, фронтовик, прошедший и штрафбат... Однако никто не решился объяснить мне, почему они об этом просят. Я же стояла на своем. И вот наступил вечерний концерт. Открывала его я "Словом о 28 гвардейцах"... Оркестр играл мотив песни "Вижу чудное приволье..." на таком щемящем пианиссимо... Я медленно прошла по просцениуму и начала читать. В зале стояла полнейшая тишина. Но к этому я привыкла - меня всегда слушали. Однако в этот раз тишина была более напряженной. Я кончила, поклонилась и ушла. Тишина стала зловещей - ни одного хлопка. Женя объявил следующий номер.
Уже потом, когда мы отъехали от этой зоны, Алексей мне объяснил, что этот лагерный авторитет сказал такие слова: "Как только эта блядь выйдет на сцену - мы ее порешим" (имелось в виду групповое изнасилование, а потом они собирались меня прикончить).
Однако победило слово. Примерно через год мы давали концерт в зоне для больных сифилисом. Ехать пришлось через Колыму, переправа тяжелая, лодка переправляется по тросу, иначе нельзя, снесет течением. И вот в этой зоне почему-то мы ходили свободно, хотя там тоже в основном был блатной контингент. Ко мне подошел парень (я его сразу и не узнала, это был тот авторитет) и попросил у меня прощения. Он мне сказал, что действительно намерения у него были серьезные и угрозы нешуточные, однако уже после начала чтения его взяло за сердце, и он дал "атас" (то есть отбой), только приказал, чтобы ни одного хлопка, а кто хлопнет - пусть пеняет на себя.

НАШИ ДОРОГИ

Теперь я вернусь к началу моего пребывания в бригаде. Алексей Яковлевич, видя что я не иду ни с кем из мужчин на сближение, решил заключить со мной рабочий контракт. Мы его так и называли. Он подбирал музыку, я работала над словом. На "Комендантском", куда нас утром приводили с женского участка, а вечером уводили, мое одиночество и независимость больших хлопот мне не доставляли. Это был центральный участок, контингент был в основном из бытовиков, фраеров, а та небольшая прослойка блатных вела себя вполне терпимо и пристойно, им тоже не хотелось угодить куда-нибудь на дальнюю командировку типа Ветренного, Буденного или того хуже.
Но вот программа готова и мы начинаем свой путь по трассе. Фактически мы бесконвойники, с нами для порядка один надзиратель: это был длинный флегматичный солдат, редко произносивший какие-то самые необходимые слова тихим голосом, держался он от нас несколько в стороне и не досаждал нам мелочной опекой. Можно сказать, что мы его почти и не замечали.
Все наше имущество с декорациями и костюмами, плюс мы сами, умещалось на старенькой трехтонке. В день делали до 300 километров. Концерты давали и для заключенных, и для вольных. В те далекие времена настоящие артисты с Большой земли в такую "Тьмутаракань" не ездили. А мы были центральной культбригадой. Останавливались на житье где и как придется, так же как и геологи, бывало, жили и на квартирах. Помню русскую избу с полатями и тараканами. Жили и в разрушенных командировках, в полуразвалившихся бараках, и в палатках, правда, это уже совсем редко. Питались коммуной. В бригаде нам начисляли зарплату, лично у меня оклад был 600 рублей в месяц, правда, из них на руки приходилось не более трехсот. Но нам сообща хватало на макаронные изделия, картошка в то время на Колыме - роскошь, махонькая мисочка стоила около сотни, а в мисочке 3 картошки, масло на Колыме было, покупали в основном подсолнечное. Изредка удавалось купить какао. Летом бывали и грибы, и ягоды... Например, на Армани, на солнечном склоне сопки, мы собирали очень сладкую крупную белую смородину, там же в распадке нашли заросли черной жимолости. Мы тогда набрали ее целое ведро, правда, никто не знал из нас тогда этой ягоды (съедобна ли?), но мы сварили из нее кисель. Она чуть-чуть горьковатая, крупней раза в два, чем на Урале.
На некоторых командировках нас кормили в столовой, давали по миске баланды, а на Колыме баланда, как правило, была из голов горбуши; на второе наливали на донышко миски полчерпака каши, чаще ячневой и даже маленькую ложечку подсолнечного масла.
И вот мы на трассе, командировки мелькают одна за другой. Не только я, но и исполнительница русских песен Инга Арешкова тоже ни с кем из мужчин не сошлась, правда, после второй или третьей командировки все же нашла кого-то из оркестрантов. Я осталась совсем одна. Так как нам начисляли зарплату, то не полагалось никаких постельных принадлежностей и каждый должен был добыть себе все сам. Понятно, что у меня ничего не было. Когда нас было двое - я и Инга, то мы, например, стелили ее телогрейку под себя, а моей накрывались.
Вспоминаю одну ночевку, когда я уже осталась одна такая независимая... Лето, но ночи-то на Колыме всегда холодные, хотя светлые. Почему-то у нас не было даже палаток в этот раз и мы ночевали на улице. Настил из веток стланика, ложусь на него, укрываюсь телогрейкой - холодно ногам и бокам; тогда я ложусь на телогрейку - холодно спине и т. д. Но проходит ночь, наступает день, начинается работа, а моя работа мне в радость: прокатывая одну программу, все время ищешь репертуар для следующей, притом тебе только 23! И вся огромная жизнь впереди. А впереди всегда солнце и надежда, по крайней мере так я думала совсем до недавнего времени.

СДАЮСЬ

Приблизительно полтора месяца из нашей первой поездки мне удавалось оставаться одной. Но вот я и совсем одна, Инга прибилась к семейному очагу. Алексей Яковлевич не позволял себе никаких вольностей по отношению ко мне, работать нам вместе было очень интересно. Однажды я собирала ягоды на солнечной стороне сопки, в Армани, вдруг ко мне подошел Володя Петров, трубач, молоденький парнишечка, и попробовал обнять. Реакция моя была мгновенной, он катился с сопки кубарем. Потом его все оркестранты долго высмеивали, так как у подножья внизу находились двое или трое наших ребят, на них он и свалился.
Тактика Алексея Яковлевича была простая - он понимал, что я вынуждена буду сдаться, лето на Колыме короче воробьиного носа, ночи же даже летом были холодными, а у меня толком ничего не было. Он же имел теплое одеяло и даже пару простыней. К тому же все время ходить в туалет с кем-то по пути - не набегаешься...
И вот мы едем на женский участок, прииск поблизости от участка называется Дусканья. Мужчины все веселые - ведь там каждому достанется своя Марьяна, с которой, возможно, и переписка состоится в дальнейшем. Мы проезжаем красивейшие места, останавливаемся в каком-то домике - не то лесника, не то в каком-то заброшенном жилье. Там приводим себя в относительный порядок, берем самое необходимое - и в путь! Дальнейший путь до женской командировки километров 12 пешком, дальше нет даже проселочной дороги. Все женщины идут налегке, лишь я тащу чемодан с четырьмя мужскими костюмами; это те костюмы, которые я готовлю для концерта. Обычно чемоданы таскают мужчины, но так как я "ничья", то и чемодан мне приходится нести самой. Такие вещи меня не очень беспокоили.
Почему-то мне не хотелось, чтобы Алексей Яковлевич пошел к женщинам. И еще в машине при подъезде к Дусканье я его спросила:
- Ты тоже пойдешь к женщинам?
- Конечно, а что мне остается делать?
Когда мы пришли на женский участок, а тут опасаться мне было нечего, я тут же постаралась отыскать жилье. И быстро нашла заброшенную избушку, видимо, бывший котлопункт, примерно в 500 м от ограждения; лагерь находился в лесу, выполняемые работы - лесоповал, и двигался по ходу работ, поэтому часто встречались полуразрушенные бараки и другие строения. Найдя жилье, я пошла к Алексею Яковлевичу и сказала: "Ты не ходи к женщинам, ляжем вместе". А у самой в мозгу уже был готов план. Когда мы придем сюда ночевать, я выйду как бы в туалет, а сама закрою с той стороны и уйду в женский барак спать. Однако, когда я попыталась это сделать и с самым невинным видом сказала: "Я сейчас вернусь", Алексей мне ответил: "Ты только не вздумай меня закрыть с той стороны..." И мне стразу стало неинтересно.
Правда, жить мы с ним начали вместе еще через месяц, но для всех в бригаде мы были уже законной парой, и чемодан мне больше не понадобилось таскать самой, и для туалета у меня был провожатый...