| ЭТЮДЫ (7) |  |
| (1) | (2) | (3) | (4) | (5) | (6) | Komp |
|
Copyright , Л.П. Ратушная Этюды о колымских днях Surmico-edition, Kiev, 2004
© Л.П.Ратушная ЭТЮДЫ О КОЛЫМСКИХ ДНЯХ И СНОВА ЭТАП Этап... Это был не первый мой этап даже на Колыме. Еще до того, как я попала на зимний пересыльный пункт, нас перегоняли километров двадцать, видимо, это была карантинная командировка. Фактически полураздетые мы шли по морозу, попали в очень узкий каньон (ущелье), где располагались палатки, каждая на 200-300 мест. Пол земляной, нары двух- и трехэтажные. Посредине палатки огромная буржуйка, сделанная из чугунной бочки, около нее - лист железа. Охрана с обеих сторон каньона, в палатке же только зэки. Воду натапливали от снега, за пищей ходили куда-то в другую палатку. Но это все я помню смутно, потому что я почти сразу же заболела. Рожистое воспаление лица: меня знобило, температура под 40о, нос покраснел, на нем вскочили волдыри золотисто-желтого цвета, а на следующий день все лицо превратилось в один сплошной волдырь. Хорошо запомнила именно раскаленную железную (чугунную) печь, мне дали место на земляном полу около печи, так как меня трясло, и в таком состоянии я лежала два или три дня. Потом меня здесь же в каньоне отправили в санчасть, там я еще пролежала без сознания два или три дня. Помню деревянные двухэтажные нары, надо мной склонилась то ли сестричка, то ли нянечка и говорит: "Очнулась, пить просит". После этого буквально 4-5 дней: уколы хлористого кальция, каша - и я поправилась. Позднее, примерно через год, у меня повторилось рожистое воспаление лица, а так как я уже знала, что это такое, то в санчасть обратилась вовремя, причем очень хотела получить освобождение... Но мне дали красный стрептоцид на четыре дня - и все, больше у меня оно никогда не повторялось. Этот же этап был не таким тяжелым, везли на машинах; неподалеку от Магадана, на дорожно-эксплуатационном участке "Палатка", останавливались на ночевку. Спали вповалку вместе с шоферами. Колымская трасса богата перевалами, которые трудны для переездов, везли же нас на старых разболтанных трехтонках, это немного позднее на Колыме появились "студебеккеры". На следующий день прибыли в лагпункт г. Усть-Омчуг. Не запомнила названия женской зоны, мужская называлась "Комендантский". КУЛЬТБРИГАДА И опять повторяется та же история: есть ли из прибывших артисты? Я, конечно, записываюсь и буквально на следующий день нас, записавшихся, вызывают на "Комендантский" участок. Ведут в клуб и устраивают своеобразный экзамен. Я сказала, что танцую и читаю. Возможно, именно универсальность и решила мою судьбу. Так как я дома, в Свердловске, занималась в кружках Дворца пионеров (балетном и драматическом), то, конечно, думала: "Что они там на Колыме умеют?" Потому и сказала несколько высокомерно: "Кто-нибудь сможет пройти со мной мазурку?" Молодой человек среднего роста, гибкий, с серо-голубыми глазами и закинутыми назад светлыми волосами, довольно робко, даже смиренно произнес: "Могу я". Тут я смело подошла к аккордеонисту (Алику Шпильману): "Мазурку Винявского сможете?" И вот мы с Федуловым, как потом оказалось, бывшим балетмейстером Большого театра, прошли пару кругов мазурки. "Спасибо" - поклонился Федулов. После танца я читала стихи, и была принята. Причем это была не просто лагерная самодеятельность, а Центральная культбригада, то есть освобожденная артистическая труппа. С нашего этапа вместе со мной были приняты певица Маевская, хохлушка с сильным лирическим сопрано; Инга Арешкова, моя ровесница - исполнительница русских песен (а ля Русланова) и Лидочка Хлестун, тоже хохлушечка, танцовщица. Кроме нас в бригаде было еще 4 женщины, которые пришли сюда раньше. Среди них Елена Николаевна Гарницкая, артистка оперетты, и Тося Струменщикова. Хочется остановиться на судьбе Тоси. Буквально перед самой войной, в 1941 году, Тося закончила балетное училище при Большом театре и поехала к родным в Орел. Именно здесь ее и застала война. Как и у многих, оказавшихся в оккупации, у нее были скитания, прятанье от немцев по родным и знакомым, она даже дошла до какой-то ближайшей деревни... Однако все равно не избежала немецкой мобилизации на работу. Причем немцы открыли театр, и ей пришлось там работать, то есть танцевать. Впоследствии, когда наши части освободили Орел, Тося прибилась к какой-то части, вошла в концертную бригаду Красной Армии и с ней встретила Победу. По возвращении же неоднократно проходила проверку, ибо всех, кто был "под немцем", таскали на допросы, вызывали ежемесячно так же, как и пленных, оставшихся в живых. Год ее ареста не помню, но в конце концов она была арестована, ей приписана измена Родине (58 "а" или "б"), получила она 25 лет срока и 5 "по рогам", то есть поражение в правах, куда входили такие пункты, как "не проживать в таких-то городах...", "не иметь права голоса" и т. д., и т. п., все "Не". Вообще в бригаде была целая плеяда людей, осужденных за измену Родине. Старцев Сергей Онектович в свое время учился в УПИ, тогда он назывался Уральским индустриальным институтом, с 3 курса был взят в армию, отправлен на фронт, а может быть и ушел добровольцем - такие детали я уже не помню. И попал он простым бойцом в армию Власова, дальше - плен. Сергей Онектович испытал все "прелести" плена, даже пытался бежать... Впоследствии, как и многие наши военнопленные, получил срок. Уже будучи на свободе, в Свердловске, я получила от Сергея Онектовича письмо, всего было два письма и открытка, потом переписка прервалась. Приведу отрывок из его письма от 25 августа 1954 года. "Зачитали нам приказ из Москвы о том, что с 14 июля мы будем работать по 8 часов и что люди, отбывшие одну треть срока с зачетами, будут переводиться в бесконвойный лагерь с правом вызова родных; с зачетами же две трети будут досрочно освобождаться. В заголовке говорится - надо скорее вернуть нашу массу в общество. Изменения в зачетах, письмах, питании и т. д. Все в сторону улучшения. Пропуска не зависимо от статьи, срока и т. д. ..." [авторская пунктуация сохраняется здесь и далее] В последнем письме от 28 ноября этого же года: "Мои однодельцы: Ивченко, Величко, Константинов, Соколов - уже инвалиды и ждут решения об освобождении. Е. Ишин долго лечился в районной больнице Агробазы, а теперь здоровым уехал на "Бодрый". М. Миронов видимо при II категории. А я тоже приобрел II категорию - миокардит и сердечная дистрофия. Предполагали к вывозу на материк, но по моей просьбе и вообще, пока, оставили. Видимо начался разбор дел нашей категории, т. к. поступают результаты очень отрадные..." Но это все я узнала потом, за два долгих года совместной работы в культбригаде. А пока я окунулась в новую для меня, очень интересную и насыщенную жизнь. Руководил бригадой Алексей Яковлевич Бобрыкин, музыкант (кларнетист и саксофонист, оркестровщик), было ему тогда 40 лет, и мне с высоты моих 23 он, конечно же, казался старым. К тому же лицо его было изуродовано, как позднее я узнала, было три пулевых ранения в рот. Балетной труппой, если так можно ее назвать, руководил Иван Сергеевич Федулов, о нем уже кратко упоминалось. Всего в бригаде было 8 женщин и около 23 мужчин. Старцев и Ивченко - певцы. Онектович обладал тенором, не очень большим, но сочной и приятной окраски, Ивченко - баритон. В их исполнении просто великолепно звучала знаменитая тогда песня "Горит свечи огарочек, гремит недальний бой. Налей, дружок, по чарочке, по нашей фронтовой..." и т. д. Эта песня, а оба они фронтовики, да и сейчас их дом был за тридевять земель, вызывала щемящее чувство тепла, горечи, желания встречи с домом и всегда проходила на бис. Еще один солист - Миша Лубягин, молодой высокий блондин с серыми глазами. Говорили, что он татарин, но ничего татарского ни в выговоре, ни в манерах у Миши не было. Миша обладал от природы поставленным голосом, тенором красивой окраски. Он свободно брал две октавы. Пел арии и песни разного звучания и различного масштаба. Так в его репертуаре совмещались такие песни: простенькая матросская "Синие очи далеких подруг, только ночи, матросские ночи, только небо да море вокруг" и старинная русская песня "Под дугой колокольчик поет, под дугою да под вязовою, молодой парень девушку везет, девушку чернобровую... Улестил парень девку скромную/голос поднимается высоко/в ширь степную/еще выше/, н-о-чкой темною/совсем высоко/.../далее начинается с той же ноты, что и начало песни, но на октаву выше/: Ну, прижмись ко мне, лапушка, тесней, проскачу тебя есть что силушки, разгоню своих вороных коней для зазнобы-милушки.../Убыстряется ритм и голос поднимается еще выше/. В этой песне менялся ритм, звучал голос, поднимаясь высоко-высоко в небо, и рассыпался, разливаясь трелью. Причем Мише не приходилось напрягаться, он пел легко и свободно. Конферансье был незаменимый Женя Рубин (кавказец), его конферанс пестрел шутками и остротами, но он не был развязным, наоборот - подтянут, корректен и остроумен несколько на английский манер. Впоследствии я иногда работала с ним на пару. Из последнего письма Старцева: "Судьба Е. Рубина - трагическая: будучи в сильном опьянении с 4 на 5 марта 1954 г. в поселке "Тимошенко" был закрыт женой дома, чтоб не шатался в клубе и лежа в постели закурил и поджег. Сгорел барак, его вытащили обгоревшего и не приходя в сознание он сразу умер. В. Гуревич работает в ансамбле клуба ВСО гор. Магадана. А. Шпильман - в клубе пос. Сусуман. М. Лубягин - на Тимошенко по горняцкому делу. Жаль Женю Рубина. Какую встречу он сделал нам незадолго до своего часа. Я еще его журил тогда за излишнее употребление спирта. П. Олейник уже с лета уехал домой..." Алик Шпильман - аккордеонист. Когда ездили с концертами по трассе (а Колымская трасса сложная, с множеством перевалов), зимник проходил по реке Колыме. Но там встречаются полыньи, которых в пургу не видать. Машины по одной на Колыме в то время не ходили, особенно по зимнику, только гуртом - автопоездом. И лишь мы - артисты, буквально из погорелого театра, тряслись на старенькой трехтонке в открытой машине и тут же с нами тряслись декорации и костюмы. Так вот, Алик Шпильман любил дать проезжему шоферу пачку чая, чтоб на очередной стоянке у шофера был чифир. Но он никогда не забывал сказать: "Запомни, что дал чай Шпильман, моя фамилия Шпильман". А один шофер ему ответил: "Ты дай еще чаю, так я плакат приклею и по всей Колыме провезу, все будут знать, что чай дал Шпильман. Да запасай побольше, чтобы всей шоферне хватило..." И вот я попала в этот коллектив. Основная масса - музыканты, был настоящий оркестр: два саксофона и два кларнета, две трубы, виолончель, скрипка, ударник, аккордеон. В оркестре было 15 или 16 человек. На нас, девушках, лежала обязанность следить за костюмами мужчин, за каждой было закреплено 3-4 костюма. По приезде первым делом вынимали костюмы, чистили их, отутюживали, развешивали, а уже потом занимались своими костюмами и подготовкой к концерту. Каждый раз кто-нибудь из нас по очереди дежурил по сцене. Одним словом - жили коммуной. Когда я пришла в бригаду, то нас водили с женского участка на "Комендантский". И там мы находились фактически с утра до вечера, в свою зону приходили только спать. И впоследствии начальство решило выстроить на "Комендантском" вблизи вахты специальный барак для артистов. Но об этом позже. Когда мы пришли в бригаду, меня поразило то, что новенькие девушки буквально на второй день, кроме меня и Инги Арешковой, нашли себе пары. В тех условиях это считалось нормой. Ибо девушка (женщина) не должна оставаться одна. Я же, естественно, и не думала об этом. Я как-то сразу рассказала, что у меня есть Леня, Леня Ковалев, что мы любим друг друга. Это мужской половине не понравилось. Женщин в то время на Колыме было мало, мужчин избыток даже за зоной. И здесь царил негласный закон - девушка из бригады должна принадлежать кому-то из мужчин из бригады же, тогда она получала, если так можно сказать, охранную грамоту. Там свято чтилось "тюремное замужество", никто не претендовал на уже "закольцованную". Свободной же оставаться нельзя, ибо 20 пар глаз на тебя взирают с вожделением, а ты ничья. Если еще в Усть-Омчуге (поселок, где расположен "Комендантский") это проходило, то на трассе чревато было всякими неожиданностями. Так, женщина, когда она одна, не могла пойти в туалет, ее должен был провожать мужчина. (Если же видели, что она идет одна, могли изнасиловать и т. д.). И тут совершенно не имело значения, вольный ли, охранник или такой же, как и ты, зэк; было достаточно и расконвоированных. Поэтому первое время на трассе я все время пристраивалась к какой-нибудь из товарок (все они имели "мужей", и их провожали). |
