| ЭТЮДЫ (5) |  |
| ЭТЮДЫ (1) | ЭТЮДЫ (2) | ЭТЮДЫ (3) | ЭТЮДЫ (4) |
|
Copyright , Л.П. Ратушная Этюды о колымских днях Surmico-edition, Kiev, 2004
© Л.П.Ратушная ЭТЮДЫ О КОЛЫМСКИХ ДНЯХ “ДЖУРМА” И вот наконец погрузка — нас вели большой колонной к пароходу “Джурма”. Это был конец сентября или начало октября, погода стояла хоть и прохладная, но еще какая-то летняя. Погрузка началась в понедельник с полудня, окончилась уже под вечер. Наша колонна, имею в виду тех, кто занимал нашу пятисотместную палатку, шла где-то в середине, и часть ее, причем большая, попала в трюм, который был уже заполнен. Нас же, человек десять-пятнадцать, оставшихся от колонны, погрузили в другой трюм, и мы попали на самый низ. Следует сказать, что каждый трюм представлял собой двухэтажное сооружение, причем этажи были разделены грубым дощатым полом, для нижней части являвшимся потолком. Со второго этажа в нижний спускалась самодельная лесенка, деревянная, с односторонними перилами. Внизу — сплошные двухэтажные нары, в глубине под лесенкой — одноэтажные, там образовалась какая-то ниша. Мы первые были спущены в этот трюм и заняли нижние одноэтажные нары. За нами как раз шла группа блатных из сгоревшей зоны. Если бы мы попали в трюм со своей палаткой, то никаких бы трений не возникло, так как там все уже перезнакомились и притерлись. Здесь же для огромной группы блатных мы были как красная тряпка для быка. Первое, что они нам, фраерам, заявили, что как только тронемся, они отметут все наши паечки, во-вторых, пошмонают наши вещи: — Ну, вы там все готовьте, что получше. Такой оборот дела нам не подходил, и мы, пошушукавшись между собой, решили действовать. Пока вся эта блатная компания, в которой почти у всех был срок от пяти до двадцати пяти (это такая поговорка), располагалась и выясняла, кому и где лежать по иерархии, я и еще двое из фраеров подошли к конвоиру, стоявшему на страже между двумя этажами трюма. Я, как самая смелая, попросила позвать старшего (или начальника конвоя), и, когда он пришел, объяснила, какую жизнь нам готовят блатные, попросив перевести нас всех в верхний трюм, где как раз было много бытовиков. Вначале он ссылался на то, что это не положено, но потом, сжалившись над нами и сказав, что спать придется под нарами, на полу, впустил нас наверх. Тут уж действительно все места на нарах были заняты и даже заняты кое-где и на полу. Но под нарами место нашлось и нам. Я расположилась около каких-то довольно сытых и добрых теток, вероятно, бывших торгашек. Все было необычно. Погрузка была закончена к семи вечера, в этот день нас не кормили, так как еще с утра в зоне выдали сухой паек на этот день: пайка хлеба, кусок селедки и два кусочка сахара. Сначала я думала, что после погрузки мы сразу отчалим. Однако знающие люди разъяснили, что ни один корабль не выходит в море в понедельник, значит, и мы тронемся завтра. Ночевали мы, стоя на якоре. В море был полный штиль. Осмотревшись на верхнем этаже, мы нашли еще одно преимущество: здесь не было параши, а прямо из трюма, охраняемая конвоиром и уже не деревянная, а железная лесенка с двумя перилами выходила на палубу, и там, прямо напротив выхода, был гальюн. Выпускали туда по одному. Из нижнего трюма уже поздно вечером двоим блатным пришлось выносить парашу. Я еще раз поблагодарила судьбу, что мы так ловко отделались от наших возможных эксплуататоров, но главное, чего избежали мы, выпросившись наверх, было впереди... И ВОТ МЫ НА МОРЕ Довольно спокойно переночевав ночь, наутро мы получили настоящую еду — флотские макароны с мясом. И мы, довольные, уже представляли наше путешествие приятным подарком судьбы. Еще не было никакого сигнала, еще пароход стоял на приколе, и только-только стали вынимать якорь, а я уже почувствовала легкое головокружение. “Кажется, поплыли”, — сказала я... И в это время мы услыхали команду об отплытии (точных слов не помню). Покачивать начало сильней, я уже не мечтала о приятном путешествии, а думала, как бы пережить эту морскую болезнь. Тошнило, и есть не хотелось совсем. По прошествии приблизительно часа мы услышали какие-то удары по железу буквально где-то внизу, рядом с нами. Наш трюм от другого, в который погрузили мужчин, был отделен трюмом, заполненным цементом наполовину. Так вот, заключенные мужчины, раздобыв где-то ломы (а я уже говорила, что в зоне, как и в тюрьме, добывается все, чего не положено иметь), пробили трюм с цементом и, вывозившись в нем, через небольшое отверстие проскакивали в нижний трюм, как какие-то нереальные видения. Через щели пола-потолка все это было видно. Мне, как, вероятно, и многим, стало страшно. Конвоир нижнего этажа вызвал подмогу, и на страже нашей нравственности и спасения встало еще два солдата. Чуть позже появились начальник конвоя и капитан. Начались переговоры, и тогда мужчины, что прорвались в женский трюм, сказали: “Начальник, не шуми! Будешь шуметь — потопим пароход, а так мы поеб... и уйдем”... В то время я испытывала только страх и не могла сдержать его в себе, женщины же, что были рядом, усмехались: “Ну, чего дрожишь, поди, не убудет”. Это на мой вопрос: “А если они придут сюда?” Но сюда они не пришли, им там внизу всем хватило — они быстро разобрались по парам, у кого были какие-то тряпки, те занавесили свои кусочки нар. Их не выпускали даже выносить парашу, а спустили к ним еще одну, а может, и две; пищу тоже спускали в бачке... Через несколько часов начался девятибалльный шторм... Чувство непрекращающейся тошноты, переходящей в рвоту, когда нечем рвать... Есть я совсем не ела. Один раз я поднялась в гальюн: помню это деревянное крошечное заведение на палубе, куда надо было сделать всего несколько шагов, держась за канат... Когда я шла туда, то помню стену высотой с большой дом, стену кипящей пены, и тут же вдруг черноту — мне казалось, что мы проваливались в тартарары... И опять стена пены. Я выходила в гальюн всего два раза — первый и последний, ибо, спустившись в трюм, я залегла на пол на свое место, закрыла голову руками и только старалась унять непроходящее чувство тошноты и рвоты. Во мне уже ничего не оставалось, кроме тягучей слюны. И я думала: “Не знаю, как буду добираться назад, только не пароходом...” Как будто от меня что-то зависело. И, уже освободившись в 1953 году по амнистии, я вновь поплыла пароходом, но об этом после... Нас кидало все пять суток, что мы плыли, уже не нужна была ни пайка, ни флотская еда, которой повара кормили и нас; по крайней мере, я ни разу не приняла пищи. ПРИЧАЛ Магадан встретил нас настоящей зимой: снег, мороз. Вначале выпустили нижний этаж, мужчины в нем так и плыли все пять суток, и уже в бухте перешли тем же путем в свой отсек. Женщин же выпускала шеренга солдат, они выстроились коридором и каждую пробегавшую хлестали по спине. Нас выпустили позднее. Мы шли, шатаясь. Нас выстроили в колонну и повели через город на окраину в очередную пересылку, а вернее, вначале просто в карантинные бараки. После холода, качки больше всего удивляли простые вольные люди, которые спокойно сновали по городу. Вели нас километра четыре. В карантинном бараке мы пробыли сравнительно недолго, до бани. Все тело неимоверно чесалось. И когда я зашла в туалет (в этом бараке он был полухолодный, с выгребной ямой), то, сняв с себя кофту, увидела гирлянду белых крупных вшей. Я тут же сняла и лифчик, вши обсыпали и его, таких я видела в войну на умиравшей бабушке Макаровой. На этот раз после прожарки наши вещи сожгли и нам выдали все казенное: ватные брюки, телогрейку, рабочий хлопчатобумажный костюм, портянки тридцать третьего срока и валенки. Все было хоть и ношеное, но чистое. Видимо, каждый этап привозил вшей, и всю одежду вновь прибывших сжигали. |
