ЭТЮДЫ (10)

Copyright , Л.П. Ратушная Этюды о колымских днях Surmico-edition, Kiev, 2004

© Л.П.Ратушная

ЭТЮДЫ О КОЛЫМСКИХ ДНЯХ

РАЙОННАЯ БОЛЬНИЦА

Маленький Леша родился 16 декабря 1952 года и почти сразу же заболем бронхо- аденитом, то есть туберкулезом бронхов. Какое-то время я была с ним на Агробазе, но он ничего не ел, я кормила его из пипетки, спала под его кроваткой. Молоко сцеживала, но все равно грудь распухла, угрожала грудница, и меня после Нового года отправили в Центральную районную больницу, на 239-й километр. Там я стала кормить своим молоком детей, матери которых молока не имели, и потому дети лежали без них. Я выкормила 6 детей вместе со своим до 5-6-месячного возраста. Особенно помню одну девочку - ее фамилия была Кондратюк, имени не помню. Огромные глаза, чуть навыкате, сморщенная красная рожица и оцень цепкие ручонки. Ее я всегда кормила первой, так как, когда я проходила по палате, она ручонками через решетку кроватки тянула мой халат. Леша вначале ел последним, так как первое время ел из пипетки и лишь спустя месяц стал сосать. Кроме того, я стала донором - сдавала кровь для больных детей и однажды свалилась в обмороке, раньше со мной этого не бывало.
Как только я стала кормить своим молоком других детей, главврач привел меня на кухню и попросил, чтобы меня хорошо кормили. Но ведь я была не одна заключенная в этой больнице для заключенных: почти все няни, вся обслуга- зеки. Помню, как-то нам дали такой омлет, что никто из обслуги не стал его есть. Мы решили отнести его в палату "середнячков", а сами наелись каши.
Одновременно вместе с донорством я работала на стирке пеленок в прачечной. Детишки были больны, у многих - жидкий стул, пеленок - горы, все приходилось делать вручную. В то время никаких стиральных машин не было.
А потом меня перевели в хирургическую палату дежурить. Дежурили через два дня на третий, мне дали поблажку, так как я была еще и донором. Но самое главное -маленький Лешенька поправлялся, уже сосал сам и высасывал много больше нормы (наголодался, голубчик). И уже где-то в мае врач сказала мне, что теперь по снимкам никто не поверит, что он переболел бронхоаденитом.
Из дежурств по хирургии запомнила одного обожженного, у них горел барак. Лежал он на кровати, верх которой был затянут проволочными полусферами, а под ними синие лампы. Его все время знобило, и из него повсюду текло, сочилась сукровица. Есть он почти не мог. Но мне было так жаль его, у него была обожжена очень большая поверхность, я его уговаривала, не ленилась посидеть с ним подольше, чтоб он хоть немного с ложечки съел. Мне было совершенно не противно подтирать и подмывать его, все перекрывала острая жалость. Он все-таки не выжил.

КУДА ЕХАТЬ? АМНИСТИЯ

Вся больничная обслуга вечерами, а иногда и во время обеда, собирались на кухне и устраивали что-то в виде клуба... Тут мы и услыхали о смерти Сталина. Плакать? Нет, никто не плакал, но и радости особой не было. И тут вдруг прибегает прачка (все ее звали "чума"), молоденькая девчонка, "зэчка", она вечно что-нибудь выкидывала, и кричит:
- Ура! Сталин умер! Амнистия будет...
- Тише, тише,- слышалось со всех сторон.
И, конечно, никто ей не поверил, не про Сталина, а про амнистию.
Но через некоторое время ее объявили.
И тут потянулись длинные, длинные дни ожидания. Амнистию объявили в марте, а освободили нас только в середине мая, выехать же я смогла оттуда только в июне.
Весь март я забрасывала Алексея телеграммами, так как надо было дать администрации ответ, куда я еду. Ответа не было. И где-то уже в апреле я записалась "на материк", в Свердловск. Домой. Из дома тоже приходили письма, чтобы я обязательно возвращалась.
Из багажа у меня были деревянный чемодан и сумка. На Колыме в это время было еще только самое начало весны. То тут, то там снег, проталины, в поселках на людных местах растоптана грязь - и это уже радует, - к теплу. Для получения паспорта надо было ехать в Тенькинское управление, в тот же Усть-Омчуг, где я провела фактически два года. Не так уж много, а сколько вместилось в этот период: знакомство с большими артистами, такими как Федулов, Струменщикова и другими. Бесконечная скачка: подготовка программы, показ на "Комендантском" (приемная комиссия из Управления), затем концерты по трассе - иногда совсем в забытых Богом местах. Однажды пришлось преодолеть по звериным тропам 40 км, чтобы попасть на небольшой женский участок. Что уж там за "опасные" преступницы сидели - не знаю. Я видела усталых, изможденных теток, скорее, домохозяек и сельских жительниц. И наконец вершина - простая земная любовь, которая победила ту огромную, несбывшуюся, очень чистую - к Лене.
Еще много-много лет я писала Лене и для Лени, не зная, где он, что с ним. Все это оставалось нетронутым кладом. Вот одно из них:

Это к лучшему,
Что расстались,
Что остались
По одному.
Как-то вышло так -
Не списались
И обиженно
Замолчали
Каждый с болью
На берегу.

На своем берегу,
А и речка-то?
Ее можно было и вброд...
И мосток бы
Всего из словечка
Перекинуть -
И боль пройдет.

Только молодо,
Только зелено,
Только боль
Ни словами,
Ни зельем,
Ни заморским вином
Не залить,
Не заесть,
Не забыть...

И бежала речка,
Полнела.
Где тот брод?
За годами -
Найди.

И уже между нами
Полнеба,
Океан
С половиной
Земли.

И не молодо,
И не зелено.
Боль полынью-травой
Поросла...
Сколько выпито,
Сколько съедено,
Сколько пролито
Без следа.

А тебя, а тебя -
Ни другого
Не заесть,
Не запить,
Не забыть.

Только к лучшему,
Что расстались,
Что остались
По одному.
Каждый с болью
И целым миром
Ожиданий
На берегу.

ОБРАТНЫЙ ПУТЬ

В Усть-Омчуге, уже получив паспорт, я подошла к зоне и попросила вызвать Сергея Онектовича Старцева. Сказала, что еду домой, показала малыша. Мы попрощались. И я пошла к машине. Наш путь лежал через ДЭУ-8 "Палатка", подъехали туда под вечер, но на Колыме в это время долго светло. День был пасмурным, небо затянуто тучами. Ехали мы в крытых "студебеккерах", в машине - скамейки. Я сидела в машине с ребенком на руках и при остановке, когда все пошли - кто перекусить, кто в кустики, осталась в машине. Какая-то глупая гордость не позволяла мне выйти из машины и поискать Леню.
Была какая-то затаенная обида, в которой долго не признавалась себе. Почему он не подошел к машине? И только много лет спустя поняла: как он мог подойти, ведь шел поток машин по трассе, возвращались тысячи и тысячи "на материк"...
Оставляя за собой редколесье сухостоя и уже пахнущую терпко и очень свежо весной и теплом трассу, я понимала, что все это вижу в последний раз, и было жаль чего-то большого и прекрасного, прожитого в этом краю.
В Магадане парохода пришлось ждать двое или трое суток, квартиру найти на это время была проблема. Я уговорила одного угрюмого мужчину пустить меня к себе, за что расплатилась оленьими унтами и шапкой, почему-то мне казалось, что на Урале это мне уже не понадобится.
И вот пароход "Ленин", бывшее судно "Адольф Гитлер", по крайней мере так говорили; судно великолепное, семиэтажное, с просторным зеркальным рестораном, прогулочной палубой, душевыми кабинами... Мое место было в нижнем отсеке, в четырехместной каюте, верхнее. Наверху имелась огораживающая сетка, и я могла ненадолго оставлять Лешу одного.
К тому же мне крупно повезло - все четверо или пятеро суток был полный штиль. Но, конечно, чаще всего Леша был у меня на руках, все время со мной. И даже в ресторане, когда я обедала, сидел у меня на руках и причмокивал губками. А я ему по капельке давала и борщика, и пюре.
Бухта Золотой Рог встретила нас уже настоящим теплом. Поезд уходил вечером. День провела в походах по магазинам, по набережной, если можно так назвать необорудованный дикий берег, и конечно же, в вокзальном ожидании. И вот подходит поезд, обычный, не скорый, посадка всего 3 или 5 минут. Много демобилизованных солдат, мой вагон один из последних, где и платформы-то нет. Кто-то из солдат берет у меня ребенка, кто-то кидает мои вещи в вагон, а кто-то подсаживает и меня.
И вот мы в поезде, место нижнее, в то время плацкартные вагоны имели только верхние плацкартные полки, а нижние были общими, то есть на нижнюю полку выписывались 2-3 места. Естественно, освободившимся предоставляли билет на общие места. Солдаты сверху договорились спать на одном месте по очереди, демобилизованным все-таки выписывали более достойный билет, а мне с сыном отдали верхнее. В то время поезд из Золотого Рога до Свердловска шел 8 суток, до Москвы - 10. На всех станциях мы старались купить картошки, соскучились по ней на Колыме. Многие солдаты возвращались также с Чукотки, Колымы, Сахалина...
В этот же год, но буквально на месяц раньше моего приезда, демобилизовался мой брат Миша, он служил на Курилах... И вот, когда мы подъезжали к Свердловскому вокзалу, я увидела на платформе брата в солдатской форме (он еще долго носил ее, пока не заработал на костюм) и маму, совсем седую, хотя было ей тогда 54 года.
Я стояла на площадке с сыном на руках, рядом стояли солдатики, которые ехали дальше, они вышли помочь мне. Поезд замедляет ход, рядом бегут мама и Миша, и мама кричит: "Только не прыгай с ребенком! Только не прыгай!" Я, конечно, и не собиралась этого делать.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

И вот наша старая добрая большая комната в бывшем купеческом доме, где в одной комнате совмещено все: и кухня, и столовая, и спальные места. Но это мой дом. Сестра сразу же захватывает право возиться с Лешенькой, он окружен теплом и заботой.
Встреча всегда встреча, хочется многое сказать-и то, и это, но чаще не говорим ничего. Просто сидим вместе за столом, просто пьем чай, просто мы снова все вместе.
По приезде на меня обрушивается каскад писем Лени Ковалева, написанных моим родным. Я читаю их, упиваюсь строчками, ибо без них Леня немыслим, но ничего ему не пишу. Что-то сдерживало меня, не позволяло написать первой. А он замолчал, не получая от меня ничего и, конечно, зная через "сарафанное радио", что я уже дома. Когда через несколько лет я решилась на это, сделала официальный запрос, Лени там уже не было. Их амнистировали в 1954 году, и он уехал, как мне сообщили на запрос, "выбыл в неизвестном направлении". Это сейчас я понимаю, что так не могло быть, ведь каждому зэку выписывается билет в определенный населенный пункт. Просто никто и не собирался отвечать мне, куда он выбыл, ведь я для него была просто знакомая, просто какое-то время вместе работали в самодеятельности... Правда, я не знаю, как они отвечали родным, может быть, так же...

ЭПИЛОГ

Уже зимой 1954 года вернулся Алексей, он прожил у нас около года, руководил оркестром на велосипедном заводе и в УПИ, а также по особым приглашениям играл у Фридлендера. Оказалось, что Алексея Яковлевича Бабрыкина знает почти весь музыкальный мир Свердловска. Это был глубоко эрудированный музыкант, кларнетист и саксофонист, дирижер, аранжировщик. Сам писал музыку. У меня сохранились ноты этюда- фантазии для двух труб. Но все-таки нам пришлось расстаться. Алексей пил почти ежедневно, правда, по теперешним меркам, он не пил, потому что в день выпивал не более 100-150 граммов. Как выпьет, рассказывает одну и ту же историю из своей жизни, очень интересную, поучительную, но сколько можно слушать одно и то же? От него у меня родился второй сын, Сергей, в 1955 году. Потом мы расстались, и я осталась одна с двумя детьми на руках.
Очень много мне помогали мама и сестра Рона, фактически Рона была им второй матерью. Благодаря этому, я окончила Горный институт, ездила с геологическими партиями работать...
Прошло много лет, мне уже было 38, я была в командировке в Москве. Вошла на станцию метро Арбатская и стала внимательно изучать схему - как мне быстрее проехать на Профсоюзную... Вдруг какой-то мужчина, стоявший рядом, обратился ко мне: "Вам куда ехать?"
Я обернулась и хотела сказать что-то резкое типа: "А вам какое дело?" Но не сказала, а просто остановилась и застыла. Я смотрела на высокого человека с портфелем и думала: "Леня? Не узнал"... И боялась что-то спросить... Так мы стояли молча несколько минут... Потом еще раз подумав: "Не узнал", я резко обернулась и пошла к поезду. Вагон еще стоял и был полупустым. Я села и заплакала - не узнал... Затем меня словно обожгло: что же я, дура, делаю, почему бы не спросить: "Извините, а Вы, случайно, не Ковалев?" Ведь прошло столько лет, мы оба изменились...
Я успела выскочить из вагона, рванулась назад, вышла из метро. Нигде никого отдаленно похожего на человека, разговаривавшего со мной, не было. Я поплелась в следующий поезд, доехала до Профсоюзной, подошла к справочному киоску и заказала справку.
Я знала год рождения Лени, имя, отчество, фамилию, место рождения... Но этого оказалось мало. Женщина из справочного киоска не хотела браться за поиски, но потом, видя мой крайне расстроенный вид, взялась...
Через полчаса она сказала, что Леонидов Алексеевичей Ковалевых оказалось не так много, а близко к указанному мной возрасту - только два. Но все-таки это было близко, а не точно 1921 год.
Это, видимо, и было последней точкой в Колымской истории любви.

Л. Ратушная