ПРОЗЕКТОР ГЕЛЬМАН

ПРОЗЕКТОР ГЕЛЬМАН

ПРОЗЕКТОР ГЕЛЬМАН

ЛУЧШИЙ РАССКАЗ СОВЕТСКОГО СОЮЗА В 1937 ГОДУ

(опубликован в сборнике "Бодрость" в 1937 г.)

пришел к чудоковатаму доктору, который провел всю свою жизнь среди мертвецов. Раздеваясь, он искоса поглядывает на свинцовые глаза прозектора и думат:

"Не в порядке чердачный цех у доктора..."

Гельман смотрит на отвислый живот больного с морщинистой дряблой кожей,

вздрагивающий от сердцебиения левый сосок...

Гельман волнуется. Сейчас он будет осматривать живого пациента. И ловит себя на странной мысли:

"Не галюцинация ли? Мертвое сердце не умеет сокращаться"...

Осмотр длится долго. Прежде всего Гельман заставляет больного лечь на кушетку.

Прощупывает ему живот.

К удивлению пациента, он не спрашивает, как это обычно делали все врачи:

-Здесь больно?

Гельман молчит.

Но пальцы его как бы угадывают, где больное место, и бережно обходят его. Они делают по животу больного несколько сходящихся кругов и, наконец, застывают там, где притаитлась боль. Словно пальцы нашли то, что долго искали, и теперь прислушиваются.

Потом Гельман заставляет пациента встать. Выстукивае грудь, спину, бока. Вновь заставляет лечь. И вновь пальцы Гельмана ведут свое молчаливое исследование.

Наконец Гельман говорит:

-Оденьтесь. У вас очень интересный случай. На задней стенке желудка у вас опухоль. Она не прощупывается, но это ничего. Конфигурация желудка...

Не от прикосновения холодных пальцев Гельмана дрожит больной. Он дрожит от диагноза.
-Значит, - спрашивает он, - рак?.. В тираж, значит, погашения?

-Вам нужна операция...

-Но ваши врачи не советуют... Печень...

Пациент торопливо одевается. Протягивает Гельману дрожащую руку.

-А если я... чтобы вы... - говорит больной, лязгая зубами, - чтобы вы сделали мне ремонт?.. Попрошу в раздрайве? Я - Поляков, замзав районо... Попрошу...

После ухода Полякова Гельман до полуночи роется в своей библиотеке. А в двенадцать часов ночи садится ужинать.

Дважды подогревала жена ужин. Но теперь она не упрекает за это мужа. Она радуется, потому что муж весел.

Муж смеется... Сколько он не смеялся...

- Я проштудировал всю литературу, - говорит он - Интересный случай... Кохер, Бир, остальные сходятся, говорят, что случай неоперабельный... Я докажу им обратное... Он будет жить, этот человек!

И Гельман смеется.

-Ты помнишь, Лиза, как ты мечтала о моей первой самостоятельной операции? Ну, вот пришла... Я готовился к ней двадцать пять лет... Что же! Я теперь готов! И она пришла! Это - жизнь!..

И снова смеется Гельман.

Смеется и жена. Ей кажется, что прожитые двадцать пять лет были сном. Сегодня он кончится. Да, да! Начинается жизнь!

-Ты не забыла, - говорит Гельман, - твою любимую песню:

-Эх, кабы Волга матушка

Да вспять побежала...

-Ну, вот. Она побежала...

И хриплым басом Гельман поет:

-Эх, кабы можно, братцы,

Жить начать сначала...

Но напрасно Поляков просил в районном отделе здравохранения, чтобы Гельману разрешили оперировать его.

Заведующий отделом отказал. А когда ему надоели чуть ли не ежедневные визиты Полякова, он созвал консилиум. Три врача хирурга, старые местные специалисты, единодушно заключили, что случай явно неоперабилен.

Поляков снова пришел к Гельману.

- Цеховщина заела... - сказал он. - Междуцеховые трения... Ужели вы не сломите этот саботаж?!

Гельман молчал. Свинцовые глаза смотрели, не мигая.

Поляков написал жалобу в областной отдел здравоохранения. Область запросила. Район отвечал. Началась переписка.

Опадали желтые листья в парке. Подули северные ветры. Поляков слег. Перевезли в больницу. Через два месяца он умер.

И вот он лежит на столе прозекторской.

Сторож Сергей приготовил инструменты и ждет.

Долго бродят пальцы Гельмана по холодному и твердому животу покойника.

Что ищет прозектор?

Наконец он вскрывает полость желудка и видит пепельную опухоль. Она тверда и массивна. Как пожаром, охватила она заднюю стенку желудка.

Гельман рассекает грудь мертвеца. Долго просматривает легкие, бронхи, печень, шейные железы. Обнажает головной мозг и потом еще раз осматривает желудок.

Да. Диагноза Гельмана был верен. Метастазов опухоли нет. Операция спасла бы Полякова.

И видит Гельман, то, что могло бы быть.

Вот больной лежит на операционном столе. Тотальная резекция длится только двадцать минут. Больного уносят в палату. Он очень слаб. Еле рпощупывается нитевидный пульс... Но уже на следующий день кривая температуры приближается к норме. Больной поправляется...

Его желудочно-кишечный цех отремонтирован!..

Сергей исподлобья смотрит на Гельмана: чему улыбается прозектор?.. Чего это с ним случилось сегодня такое?.. Уж не выпил ли?..

И долго в это вечер светились окна квартиры Гельмана.

Гельман говорил жене:

-Но, Лиза, я не точно определил. Головка поджелудочной не была сращена с ... Мне надо проштудировать еще это место.

И снова потекли дни обычнвым порядком: днем в прозекторской, вечером у себя над книгами.

Через год в местной газете Гельман прочитал, что в городке с будущей осени откроется медицинский институт.

-Да, да! - взволновано воскликнул Гельман, шагая по комнате.

-Придут и к нам новые силы... Они будут приходить ко мне в прозекторскую... Я им покажу свои протоколы... Я расскажу им о двадцати семи годах работы... О моих поисках, ошибках. Они поймут, они выучатся... Они будут настоящими врачами... И они позовут меня в опрационную...

Конец зимы, весну и лето Гельман готовился к встрече со студентами. Он снова перечитыавал по вечерам книги, поля которых были испещрены заметками, вопросительными и восклицательными знаками. От Сергея он требовал абсолютной чистоты в прозекторской.

Настала осень. Но напрасно Гельман ждал студентов.

Они группами проходили в больницу. В иссинябелых халатах они пробегали из отделения в отделение. Лица их были розовы от возбуждения и мороза. Они были деловиты и озабочены. В течение дня студенты хотели побывать во всех оотделениях и хотели видеть и понять течение болезни всех живых больных. Они не хотели знать мертвецов Гельмана. У них были свои трупы - в своей секционной.

Студентов, видимо, совсем не интересовали анатомические, посмертные диагнозы Гельмана. Вернее всего, они не знали о них.

И все же Гельман по вечерам говорил жене:

-Лиза! Все-таки они придут... Не может быть, чтобы не пришли.

Томительно долго тянулась зима. Гельман перестал ждать студентов.

И весной Гельман протянул жене центральную газету:

-Прочти!

В газете был напечатан фельетон. Разоблачалась группа врачей, которая преследовала своего коллегу за то, что он посмел восстать против старой врачебной этики.

-Лиза! - говорит Гельман. - Я, должно быть, старею. Я уже не смог запеть, как два года назад. Но мне хочется крикнуть на весь союз: и в нашем городе есть такие... И я боюсь... Да, я боюсь, Лиза,.. Может быть, мне пора в отставку... Но что же я буду делать без...

Он хотел сказать "без больных", а с языка сорвалось: - ...без трупов...

И с того дня стал замечать сторож Сергей за Гельманом странные вещи.

Вот вынул Гельман из трупа сердце. И задумался. И невскрытое через несколько минут бережно положил сердце обратно.

Но так длилось недолго.

Через месяц в больницу приехал новый хирург. Это был сын Полякова. Три года назад он окончил медицинский факультет и был послан для усовершенствования за границу, а потом стажировал в одной из московских клиник. Теперь он вернулся в родной город.

Он стал посещать прозекторскую и быстро сошелся с Гельманом. И прозектор стал прежним, - таким, каким знал его Сергей тринадцать лет. Иногда Гельман и Поляков вместе производили вскрытие. Поляков, узнав подробно историю смерти отца, привязался к Гельману. Он чувствовал невольно уважение к прозектору, видя, с каким уверенным спокойствием Гельман разгадывает самые сложные случаи.

Однажды после вскрытия Поляков сказал Гельману:

-В туберкулезное отдление вчера доставили интересную больную. У ней признают туберкулез. За этот диагноз - кровохарканье, и рентген.Изменения в легких выражены очень резко... По показаниям родителей, она болеет около полутора лет. Смерти ее ждут не сегодня - завтра... Но вот подите: не знаю почему, но мне кажется, что у нее не туберкулез. По документам ей девятнадцать лет. А на вид - одиннадцать-двенадцать. И весь ее хабитус не говорит, а кричит мне, что не туберкулезом она больна. Я не понимаю, в чем дело... Это, знаете, что-то похоже на интуицию... По каким-то неуловимым чертам, по мелочам, назвать которые я не умею, я готов отдать свою правую руку под нож, что у нее не туберкулез. Этот необъяснимо серый цвет лица, совсем тусклые зрачки, недоразвившийся костяк и лишенное форм тело... Не умею рассказывать...понимаете, она совсем безразлична к смерти.

Не мигая, смотрит Гельман на Полякова. Гельман взволнован. Молодостью повеяло на прозектора от слов Полякова.

Знает Гельман это чувство. Но не интуиция это, нет. Старое, отжившее слово. Это - обобщенный опыт... Опыт веков, почерпнутый из книг... Опыт вдумчивых операций... Опыт бережного исследования больного... Не отдельных частей тела, а всего человека в целом...

-Мы пригласили на вскрытие этой девочки всех врачей...Позовем студентов... Хорошо? - спрашивает Поляков.

Да, да. В прозектрской сойдутся врачи. У каждого свой опыт. Своя система. Над разъятым трупом каждый скажет свое слово. Может быть, будут споры. Разногласия. Но диагноз будет бесспорным. Все это так. Это хорошо... Но разве в этом дело? А нельзя ли попытаться вырвать у смерти секрет ее раньше, чем она придет?

Нельзя ли спасти девушку?.. Сегодня... Сейчас.

И тяжелые глаза Гельмана загораются экстазом.

Поляков виновато улыбается. Неуклюже пожимает плечами.

-Я не думал об этом, - сознается он. - Для меня ее смерть была как бы уже свершившимся фактом... Но вы прнавы... Я подумаю.

Однако думать было поздно.

Девушка умерла через два дня.

На вскрытие пришли не только ординаторы всех отделений, но и студенты.

Студенты окружили стол, на котором лежало тело умершей.

Врачи у окна о чем-то горячо спорили.

Гельман и Поляков начали вскрытие.

-Мне, пожалуйста, голову, - попросил подошедший невропатолог.

Вскрыли череп. Невропатолог внимательно осмотрел бесцветные полушария мозга, ткнул рукой, защищенной резиновой перчаткой, в мозжечок и отошел, коротко сказалЖ

-В норме...

От группы врачей, продолжающих спор, отделился ляринголог. Он заглянул в таинственные пещеры уха, носа. Попросил вскрыть горло. Скривил губы. Прищурил левый глаз.

-Ничего особенного... Во всяком случае не здесь причина катастрофы...

Ляринголог сделал ручкой остальным врачам прощальный жест и удалился.

За лярингологом вышли несколько студентов. Они хотели узнать у врача, почему у покойной так своеобразно устроено левое среднее ухо...

Гельман и Поляков приступили к вскрытию грудной клетки.

Рассталкивая студентов, протискался к столу кордиолог.

Зав ним степенно шел фтизиатр.

Кордиолог попросил показать ему сердце и аорту.

-С такими клапанами люди живут десятки лет... И аорта не плоха... Чистейшая слоновая кость.

И кордиолог вышел из прозекторсокой в сопровождении трех студентов.

Фтизиатр потребовал изъять легкие. Он склонился над ними и долго молчал. Потом почесал переносицу. Вздохнул. Сказал:

-Н-да-с...

Один из студентов несмело спросил:

-Товарищ ординатор... Вот ведь ткань легких как будто совсем не разрушена... несколько небольших очажков-и только... Неужели с такими легкими нельзя жить?.. Нам говорили...

Фтизиатр задумчиво посмотрел на студента.

-Так-с... - сказал. - Конечно, и с худшими легкими живут... Да... Но есть многое, друг Горацио... Позвольте, однако, покинуть этот склеп...

-А почему, доктор, она умерла в таком случае? - И группа студентов, жаждущих ответа на вопрос, удалились вместе с фтизиатром...

К столу подошел, раскачиваясь на коротких ногах, специалист по желудочно-кишечным заболеваниям.

Но и он не нашел в желудке и кишках таких изменений, которые могли бы вызвать смерть. И, закурив папиросу, спокойно покинул прозекторскую, сопутствуемый десятком студентов.

Последним приблизился к трупу гинеколог.

Яичники и матка свидетельствовали только об одном: половой зрелости умершая не достигла.

Гинеколог вышел, сопровождаемый двумя оставшимися студентами.

Гельман и Поляков остались вдвоем.

На столе лежит разъятый труп. В ногах трупа на жестяных ситах покоятся, источая сукровицу, его органы, иссеченные ножом.

Гельман и Поляков снова пересматривают легкие, печень, бронхи... Еле заметные утолщения, не больше узелков тонкой нитки каждое, изредка покрывают ткань легких и бронхов. Есть они и на шейных железах... Но яснее всего они видны на костях. Здесь они выступают как узлы опухоли.

-Метастазы, - говорит Гельман.

-Метастазы, - повторяет Поляков.

И оба они начинают кропотливые поиски центра, откуда разошлись эти крошечные новообразования.

Разрезаны на мельчайшие части все органы трупа. Выворочен на изнанку желудок. Рассечен пищевод. Вскрыиы почки. Центра нет.

Наконец, в правом яичнике Гельман находит твердую опухоль. Она величиной с горошину. Молча протягивает он яичник Полякову.

Да. Вот центр, из которого шел по всему организму яд, отравляющий и легкие, и печень, и шейные железы, и даже кости... Вот причина того, что почти все органы, как язвами, покрыты редкой, словно случайной затвердевшей сыпью.

Из недоразвившегося яичника неведомыми путями шла болезнь, свивая гнезда всюду, где могла...

В этот момент разъятый труп оживает. Снова все стало на свои места. Человек явился таким, каким был до смерти.

-Вы были правы в своих предположениях, - говорит Гельман Полякову. - Это не был туберкулез...

И, уже овладевшие истиной, уже нашедшие диагноз, Гельман и Поляков вновь начинают осмотр частей трупа.

Они роются в каналах лимфатической системы.

-Смотрите... Видите?..

-Гипотеза профессора Незванцева, - вы помните ее? - спрашивает Поляков. - Какой глубины каламбур: в секретах пола ищите секрет раковых заболваний...

-Да... - соглашается Гельман. - Я учусь сейчас на трудах профессора Незванцева... Он - непререкаем...

Под вечер они выходят из прозекторской, Поляков провожает Гельмана.

- А к осени мы все-таки добъемся того, что при каждом вскрытии будут присутствовать и студенты, и врачи, и ассистенты кафедр, - говорит Поляков.

-Может быть... Может быть... - отвечает Гельман.

Он хотел бы сказать Полякову другое. Когда-то в молодости мечталось быть хирургом... А теперь придется сделаться патологоанатомом?

Однако ничего этого Гельман не говорит Полякову, а кивает головой:

-Может быть... Может быть...

И тускло становится на сердце Гельммана.

В августе в больницу доставили больного. Он задыхался. Гортань его, как клещами, была сжата отеком. Больного узнали. В прошлом году он лежал в этой больнице. Выписан был с диагнозом: туберкулез легких.

Рентгеновский снимок никакхи измений за истекший год не обнаружил. Видимо, процесс застыл.

А болной температурил. Задыхался.

По настоянию Полякова, вызвали из Москвы профессора Незванцева.

Он рпилетел на аэроплане. И в этот же день сделал больному операцию - трахеотомию.

Профессор ввел больному в горло через разрез на шее трубку, и больной сразу же вздохнул свободно.

Поляков пригласил поприсутствовать на операции и Гельмана.

В белом халате Гельман ничем не отличался от остальных врачей.

Пока профессор оперировал больного, правая рука Гельмана подергивалась, словно Гельман принимал участие в операции.

Гельман любовался исскуством профессора. Его пленяли легкость и быстрота движений ученого хирурга - и все же он был чем-то неудовлетвлорен.

Чем - трудно сказать... Какое-то странное чувство, похожее на беспокойство, постепенно овладевало им. А когда, наконец, операция была блестяще закончена и вместо коротких, судорожных хрипов больного Гельман услышал в трубке такой звук, словно больной дул в нее, мысль отчетливо формировалась в два слова:

- Не трахеотомия...

Дать сбе отчет, что значили эти слова, Гельман не мог.

Операция была проведена прекрасно. Больной чувствовал себя хорошо. С помощью персонала он пребрался с операционног стола на носилки. Спокойно лег в постель. Задремал.

А через час начал метаться, опять стал аздыхаться и, пока перепуганная сестра привела Полякова, неожиданно умер.

Профессор еще не успел улететь в Москву и потребовал вскрыть умершего присебе.

Труп доставили в прозекторскую.

Гельман был ошеломлен.

Он глядел на стеклянную трубку и недоумевал:

-Почему?

Обошел вокруг стола. Посмотрел на впавший живот трупа.

А стеклянная трубка тускло блестела, и помимо воли глаза Гельмана тянулись к ней, как бы в ней ища разгадки непонятной смерти.

И вдруг Гельман вспомнил...

Девятнадцатый год... Трупы, трупы... В эту осень прозекторская была завлена трупами. День и ночь Гельман вскрывал и не видел конца вскрытиям. Три недели он не имел времени сходить домой.

И вот однажды принесли в прозекторскую еще один труп. У него из шеи торчала точно такая же трубка. Труп был совсем свежий. Трубка даже слегка запотела...

Гельман взглянул на труп и в следующий момент услышал голос Сергея:

-Ну, вот тебе... Мать честная... Да вставайте же, доктор...

Гельман лежал на полу, уткнувшись головой в чей-то холодный и скользкий живот.

Гельман встал и осмотрел вновь принесенного мертвеца.

Вадик... Сын Гельмана...

Ему было только 17 лет, и из его шеи торчала трубка... Мальчик был мертв.

Дрожащими руками вскрыл Гельман труп сына и понял ошибку врачей: сын умер от нераспознанного плеврита...

Гельман внимательно оглядывает труп.

.. Теперь стеклянная трубка уже не мешает ему. Теперь он рассматривает шею, грудь, правый бок. Мельчайшие детали, сами по себе не имеющие никакого значения, постепенно складываются в систему характерных взаимоотношений. И чем дольше смотрит Гельман, тем больше в нем крепнет уверенность, что не туберкулез был причиной отека гортани.

-Не туберкулез... Экссудативный плеврит, - шепчет Гельман. - Отек гортани был побочным явлением...

В прозекторскую вбегает ординатор гнойного.

-Идет, - говорит он. - Готовтесь...

Гельман трет седеющие виски.

У Гельмана болит голова.

Через десять минут входит профессор. За ним идут врачи.

Профессор протягивает Гельману руку.

-Прошу вас, коллега начать с черпало-надгортанной свуязки...

Свинцовые глаза Гельмана горят.

-Я начну с задней подмышечной линии... - отвечает он. - Между восьмым и девятым ребром...

Профессора удивляет такой ответ. Вскрытие начать с задней подмышечной части?.. Что это значит?..

И, кроме того, в ответе - диагноз...

- У вас прозектурствует хирург? - тихо спрашивает профессор главного врача.

Главный врач презрительно морщит вверхнюю гладко выбритую губу.

-О, нет, - отвечает он, - просто прозектор...

Профессор прищуривает глаза.

- Давно он работает у вас?

-Да... очень... Лет тридцать, что ли...

-Тридцать лет?..

В этот момент Гельман надел белый халат, хрустящий крахмалом халат. Вымыл руки. Продезинфицировал их.

Вымыл руки и Сергей. Как ассистент при операции, он держит наготове блестящие, полированные инструменты-ножницы, ланцеты, ножи...

Профессор подходит ближе. Следит за движениями Гельмана. Профессора интересует сейчас не трпу, а человек, возящийся с трупом. Об этом человеке говорят, что он - "просто прозектор". А "просто прозектор" говорит на языке хирурга и ставит смелые диагнозы... Откуда у него такая самостоятельность медицнского мышления?

Гельман поворачивает труп на бок. Быстро и вместе осторожно, словно оперируя, разрезает он кожу между восьмым и девятым ребром.

-Коллега, - шепчет профессор главному врачу, - видите, как щадит прозектор здоровую ткань... Паталого-анатомы так не умеют. Так умеют только хирурги...

А когда после первого же иссечения плевры из под ножа хлынул обильный гной, профессор невольно улыбнулся и восхищенно сказал:

-Смелый, но безупречный диагноз...

Склонившись над трупом, профессор следит за руками Гельмана и время от времени говорит:

-Прекрасно, коллега... Прекрасно...

Не похвала трогает Гельмана. В похвалах он не нуждается. Гельмана трогает тон профессора. Так говорят только друзья.

И, дружбой отвечая на дружбу, Гельман, вскрывая грудную клетку трупа, говорит:

-Мне кажется, профессор, что даже если бы вы сделали не трахеотомию, а резекцию ребра, исход все-таки был бы летальный. У больного, конечно, смещено сердце... Правое легкое, конечно, в состоянии ателактаза, оттеснено кверху и кзаду... Ему никто уже не мог помочь... Слишком запущенный случай.

И Гельман показывает профессору левое легкое больного. Оно как бы спрессовано.

Вечером в квартиру Гельмана входит профессор Незванцев в сопровождении главного врача больницы.

В руках профессора букет сирени и жасминов. Цветы видимо только что срезаны. На их лепестках - вечерняя роса...

Ночью уходя от Гельмана, профессор говорит:

- Итак, решено... Вы завтра примете и гнойное хирургическое и чистое... Пусть это будет нарушением традиции... Это неважно.

Гельман не мигая, смотрит вслед профессору. Чувства Гельмана двоятся. Он и верит словам профессора, и боится верить.

©П.И. Ратушный